Дело победившей обезьяны - Страница 24

В просторной и светлой гостиной (три широких, с резными рамами окна, стекла коих легкими узорами украсил по углам морозец, выходили в сад, где торчали зимние голые деревья) царил накрытый стол. Было очень тепло, если не сказать – жарко, от большой изразцовой печи. Фамильная шашка Крюков в богатых вызолоченных ножнах и с внушительными шелковыми кистями красовалась на стенном ковре.

К приходу гостей готовились: посреди стола, в окружении простых и полезных для желудка закусок громоздились высокой горкой блины, на одном углу сверкал пыхтящий электросамовар; ровными рядами выстроились тарелки, вилки, ложки, палочки – все, что душеньке угодно; на другом углу примостилась длинная бутылка “Козацкой особливо ядреной” – бутылка была выполнена в виде стоящего навытяжку козака, из фуражки коего вынималась стеклянная, плотно пригнанная пробка. И никаких сластей.

“Так вот отчего хозяин медлил выйти к гостям!” — внутренне улыбнулся Баг, делая следом за Стасей шаг в горницу: пока та любовалась деревянным свидетелем Тохтамыша, Крюк-старший, заметивший ее черно-белый халат, успел убрать со стола все то, что так или иначе не соответствовало трауру, легко превратив угощение в обычную трапезу.

Леопольд Степанович простучал каблуками по навощенному паркету к столу и отодвинул стул; приглашающе взмахнул рукой Стасе; та, вполголоса пробормотав “спасибо”, скользнула на предложенное место, улыбнулась и взялась за лежавшую справа на отдельном блюдце подогретую влажную салфетку.

— А вот сейчас чайку горяченького… — засуетилась у самовара Матвея Онисимовна. Кипяток, дав пар, поспешил в чашки. — Небось замерзли?

Крюк-старший между тем неторопливо перекрестился на висящую в красном углу горницы икону и протянул руку к бутылке “Козацкой особливо ядреной”. Ногтем поддел пробку, глянул коротко на Бага из-под седых бровей и, получив в ответ утвердительный взгляд, наполнил две чарки – свою и Багову.

Стася, благодарно приняв из рук Матвеи Онисимовны чашку, поднесла ее к губам.

— Со свиданьицем. — Леопольд Степанович поднял свою чарку. — Завсегда приятно видеть друзей нашего хлопчика. — Гулко чокнувшись с Багом, поспешившим поднять свою чарку навстречу, оправил усы и, пробормотав вполголоса “Будьмо!”, опрокинул “козацкую” в рот. С чувством глубокого удовлетворения крякнул, вытер усы и подцепил вилкой тонкий пластик розоватого сала. — Угощайтесь, стало быть, без стеснения. Сальце домашнее. Прошу, прошу!

Баг загрузил на тарелку блин и, положив на него тушеных баклажанов с кабачками, принялся сворачивать блин в трубочку. “Козацкая особливо ядреная” приятно, почти как эрготоу, согрела пищевод и легко, радостно проникла в желудок.

“И впрямь особливая, — промелькнула мысль, — градусов в шестьдесят”.

Блин с овощами оказался удивительно вкусен. Стася вгрызлась в ватрушку – в самую простую, с творогом. Матвея Онисимовна смотрела на нее с умилением, подпершись кулачком и помешивая ложечкой чай: вот ведь какая бледненькая да худенькая, читалось в ее взоре, совсем в трауре истомилась бедная девочка.

Крюк-старший между тем снова завладел бутылкой и, уж не спрашивая Бага даже глазами, наполнил чарки. В его движениях Баг все больше чувствовал сильное внутреннее напряжение.

— Спасибо, что навестили нас. — Старый козак сызнова поднял чарку.

— А что, — спросил Баг, прожевав и берясь за свою, — младший ваш заходит ли? Не надо ли помочь вам чем?

— Что вы, драгоценноуважаемый Лобо! — махнула рукой Матвея Онисимовна. — Кажную седмицу он у нас цельный отчий день проводит. Наш Валерочка такой хороший, заботливый… Совсем как Максимушка… — Она быстро промокнула передником глаза. — Нам все помогают, добродушествуют. Вот вечор Гнат-то, у его дом по леву руку, так угля нам привез: себе вез, мол, и вам прихватил. Да у нас же и так угля полно! А вот же какой Гнат, заботится, спасибо ему. Да и власти тоже…

— Сам Возбухай Ковбаса несколько разов наезжал, — степенно закусывая, прогудел Крюк-старший. — Важный такой стал. Градоначальник. Мы-то его вовсе огольцом помним. Трижды он со Сверловска свово к материным родичам на летний роздых приезжал…

— Четырежды, — мягонько поправила Матвея Онисимовна. Крюк сверкнул очами из-под бровей:

— Трижды!

— Как скажешь, отец, — Крюк скупо, но удовлетворенно улыбнулся в усы. — …а только – четырежды.

Крюк крякнул, но больше спорить не стал.

— Приезжал… Найдем, грил, сына всенепременно…

В уголках глаз Матвеи Онисимовны влажно заблестели слезы.

— Ну, мать, ну… — неловко и грубовато пробормотал Крюк. — Найдется хлопец, куды ж он денется… — Голос его дрогнул; похоже, старый козак сам с трудом скрывал свое не умягчаемое временем горе. — Так вот, стал быть… Спрашивал градоначальник, не надо ли чего… — Он поглядел на жену. — А чего нам? Хорошо живем. Ладно. — Шевельнул чаркой. — За всех хороших людей.

— За всех хороших людей, — повторил за ним Баг, поднося водку к губам.

— Драгоценноуважаемый Лобо… — Повинуясь еле заметному знаку Леопольда Степановича (увлеченный “особливо ядреной” Баг его и вовсе не углядел), Матвея Онисимовна достала откуда-то из-под стола большую, черного лака с красными фениксами на крышке, коробку папирос “Еч”, специальных, с удлиненной гильзой, и поставила ее перед мужем. — Раз уж разговор-то зашел… глупо вас допытывать, вы ж и так, верно, ежели что, нам бы первым делом сказали… но… Про Максимку-то про нашего… ничего не слыхать?